От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 191 - Страница 4

Два известных офицера с устойчивой репутацией «авантюристов» – А. Н. Гришин-Алмазов и Я. А. Слащов – вызывают у автора итоговую положительную оценку, хотя по складу характера вряд ли эти люди были ему близки. В противоположность этой симпатии, автор сдержанно, но отрицательно оценивает кадетов из окружения Деникина, – Астрова, Федорова, – тех, кто не желал соответствовать обстановке и создавал управленчески и политически неадекватную систему руководства.

Ненюков дает характеристики и тем коллегам-адмиралам, которые оказались в орбите Белого движения. Это, прежде всего, М. П. Саблин и В. А. Канин, а также А. Д. Бубнов.

Автор весьма сдержанно характеризует адмирала Бубнова как талантливого офицера, о назначении своим начальником штаба которого он, однако, пожалел. За этой сдержанностью можно предполагать серьезные эмоции и какое-то значительное несовпадение, личностное, или в понимании служебного долга. Оба – участники Русско-японской войны, оба ранены. Оба адмирала были сослуживцами по Ставке, деятельность которой оценили весьма критично. Оба адмирала оказались уволены рукой А. И. Деникина весной 1920 года. Ненюков по этому поводу пишет, что на месте Деникина, имея ту информацию, которой располагал главком, поступил бы так же. Он вернется из Константинополя и продолжит служить в Русской армии, приняв должность командующего Черноморским флотом, который в кампанию 1920 года был весьма активен и вынес осенью знаменитую эвакуацию. Бубнов останется в эмиграции и обретет там имя военного писателя и военно-морского теоретика. Ему будет суждена долгая жизнь, сравнительно благополучно оконченная уже в социалистической Югославии. Можно пожалеть о том, что Дмитрий Всеволодович не развернул сюжет своих взаимоотношений с ярким сослуживцем и коллегой.

Адмирал подробно рассказывает и о судьбоносном моменте Белого движения на Юге – принятии решения об обороне корпусом генерала Я. А. Слащова Крыма, при несогласии или неосведомленности старших начальников. Как видно из текста, роль самого Ненюкова в этом решении весьма значительна. Этот сюжет попадает в напряженный контекст выбора путей отхода и подготовки контрнаступления в феврале 1920 года. В частности, обсуждался вопрос о причинах отступления на Одессу под давлением англичан, что вызвало крайне непроизводительный расход сил. Ненюков, как участник принятия важных решений, добавляет интересных сведений по столь важному вопросу.

Любопытно свидетельство о деятельности Освага, пере данное начальником агитпоезда Добровольческой армии – инициативным офицером, помощником Ненюкова по одесской эпопее. Деятельность агитпоезда была вполне успешной, и народ собирался, и в диспутах агитаторы научились одерживать верх над большевистски настроенными мужиками. И начальник – активный, смелый и изобретательный. И при всем том – полнейшая безнадежность. Вся агитация не отходила от железных дорог, огромные пространства лежали втуне, и практический результат даже от вполне динамичной и успешной работы оказывался нулевым. Этот эпизод добавляет пищу для размышлений о проблеме коммуникации, о «слышимости» между властью и народом на разных сторонах Гражданской войны.

Еще один сюжет, не раз повторенный как в белой, так и в красной мемуарной литературе, – это возвращение русских пленных. Ненюков видит этот процесс с технической точки зрения. Союзники стараются с наименьшими издержками свалить, «скачать с рук» эти толпы людей, белые рассчитывают пополнить ими части, красные – использовать как ресурс разложения вражеского тыла, сами пленные в большинстве аполитичны и желают скорее попасть домой и не опоздать к дележке земли… Тысячи людей, прибывающие вне всяких графиков, необходимо размещать, кормить, при самых скудных возможностях разоренного Севастопольского порта.

Мемуарист имел возможность видеть и описать, как развал и революционная блажь, вкупе с поспешным хищничеством недавних врагов и союзников, способны погубить плоды долгих целенаправленных усилий по созданию и укреплению флота. Оказавшись командующим несуществующим, по сути, белым Черноморским флотом, адмирал ощутил это в полной мере.

Ненюков много и горько пишет о русской интеллигенции, понимая под этим словом весь образованный класс. В этом он никак не одинок. Адмирал не раз упоминает о «безлюдье», приводит примеры офицеров, которые – будь таких хоть несколько сотен – могли бы вытянуть до победы борьбу с красными. Однако людей не было. Это очень характерный мотив, проходящий едва ли не через весь XIX век. «Некем взять», «нет людей», слабые «культурные силы» – мотивы, которые звучали из уст и царей, и прогрессистов в самых разных контекстах. Литература выстроила внушительную галерею «лишних людей». Мощно росшая страна не находила способов органично соединить верхи и низы. Большевики разнуздали все стихии, – и люди нашлись! Об этой проблеме не раз упоминает автор. Адмирал многократно пишет о болезнях русской интеллигенции, говорит о ее безволии и неврастении, неумении сосредоточенно трудиться.

Показательно деление Ненюковым «русской интеллигенции» на пять групп, с характеристикой каждой из них. Многие мемуаристы предлагали свои классификации и объяснения, выявляли дефицит тех или иных людей, типов, качеств, которые позволили большевикам взять верх. Ненюков, прежде всего, пишет об отсутствии у «интеллигенции» воли и самодисциплины. Что характерно, он и о Слащове пишет как о типичном интеллигенте, с неистребимой неврастенией. В обвинении «интеллигенции» совершенно не слышится солдафонского презрения к штатским. Напротив, Ненюков и себя причисляет к этому слою, понимая интеллигенцию максимально широко, как круг образованных людей, не исключая и офицерства.