От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 191 - Страница 77

Председатель объединенных комитетов футурист Филонов, когда-то имевший большое влияние, на одном из митингов был избит толпой и после этого случая потерял всякий авторитет. Триумвират, меня сменивший, также сам еле влачил свое существование, хотя и продолжал писать декреты. Мое положение пока не изменилось. Я был свободен и по вечерам даже выходил на прогулку по городу и мог бы уехать куда хочу, но я положительно не знал, куда ехать при полном развале на железных дорогах, и потому предпочитал оставаться в Измаиле, где меня все знали и относились ко мне хорошо.

В декабре в Измаил пришел карательный миноносец из Севастополя и потребовал моей выдачи для следствия и суда. Комитет собрался на пленарное заседание и постановил отказать в моей выдаче, так как судить меня незачем, и, наоборот, они все мною очень довольны. Признаюсь, я пережил довольно неприятные минуты, пока решалось это дело, и очень удивился, что комитет решил проявить такую твердость. Так карательный миноносец и ушел без всякого успеха.

Конец декабря и начало января прошло на мирном положении. В Измаиле остались только человек 300 солдат и комитеты, которые распродавали казенное имущество и сколачивали себе деньгу. Настроение у всех было самое миролюбивое, как у всех коммерсантов. Мы праздновали мирно праздники Рождества Христова и даже недурно продовольствовались, так как в Бессарабии еще всего было много.

Мирное житие товарищей солдат и матросов было внезапно прекращено румынами. Однажды ко мне пришел мой бывший адъютант и сообщил, что комитет находится в большой панике. Получено известие, что румынские войска заняли Болград и разоружили местный гарнизон. День и ночь шли заседания комитета, и после долгих споров решили защищать Измаил до последней капли крови, о чем объявили населению, а сами ночью перебрались на суда и приготовились к спешному отплытию. Ко мне накануне явился член триумвирата солдат Егоров, объявил, что они думают защищаться, и спросил меня, не соглашусь ли я принять начальство над обороной Измаила.

Я мог только рассмеяться на такое предложение и спросил, кем же я буду командовать. Оказалось, что никто драться не хочет. Он ушел от меня сильно смущенный.

Прошла довольно тревожная ночь, и после полдня 17 января послышалась ружейная стрельба. Оказалось, что румыны для производства впечатления на жителей выпустили несколько очередей шрапнелей с высоким разрывом.

От этой стрельбы слегка пострадал один из прапорщиков, мирно сидевший за столом и обедавший, когда к нему в комнату влетел неразорвавшийся снаряд и штукатуркой со стены ему слегка поранило ногу. Вслед за пальбой румыны без сопротивления вступили в город. Защитник Измаила нашелся только один. Какой-то пьяный матрос сел верхом на лошадь и один с саблей бросился в атаку на румын, подходивших уже к центру города. Бедняга был сбит с лошади, взят в плен, предан суду и расстрелян за вооруженный бунт против законной власти. Я пробовал его спасти и ходил к начальнику гарнизона, но из моего ходатайства ничего не вышло.

Румыны быстро навели порядок и тишину в Измаиле. Беспорядочная стрельба в городе для развлечения прекратилась, и город принял прежний дореволюционный вид. Все солдаты разбежались по деревням, а флот попробовал обосноваться в Вилкове, но после нескольких выстрелов румынских мониторов и он решил подобру-поздорову отплыть в Одессу.

Несмотря на неприятную картину чужестранного засилья, должен сказать, что чувство спокойствия и безопасности, которые мы испытали по приходе румын, превозмогло ненависть к захватчикам. Румыны сделали регистрацию, и на нее собралось около 300 офицеров, явившихся из различных мест, где они скрывались. Мне было предложено быть русским начальником гарнизона, но я отклонил от себя эту честь, так как считал, что, служа румынам, до некоторой степени покажу солидарность с ними. Это несколько охладило наши отношения, бывшие до того очень хорошими, так как многие из них были раньше моими подчиненными.

Румыны понемногу начали румынизацию Бессарабии, но делали это довольно постепенно. Вначале они говорили, что берут Бессарабию только как бы на хранение, желая ее сохранить в порядке и передать снова России как только в ней установится сильное и признанное народом правительство. Вместе с тем румыны начали организовывать, не щадя средств, свою румынофильскую партию и создали для Бессарабии фиктивное подобие представительства, так называемую Сфатул Церию, которая и сделалась центром румынской пропаганды. Однако, несмотря на все их ухищрения, не только русские, хохлы, болгары и турки, населявшие южную и восточную Бессарабию, но даже и молдаване, говорившие на румынском языке, не поддавались пропаганде и явно тянули к России.

Мы, то есть несколько русских семейств, временно оставшихся в Измаиле, продолжали жить своей жизнью, не вмешиваясь в политику и оставаясь в роли спокойных наблюдателей. Нам жилось неплохо, потому что у нас были небольшие сбережения, и мы решили оставаться и ждать развития дальнейших событий.

В марте из Ясс приехал полковник Жебрак с полномочиями от генерала Щербачева для набора офицерской бригады, которая должна была служить для охраны порядка и огромного имущества русской армии, оставшегося в Бессарабии, но затем ее назначение изменилось и вылилось в форму активной борьбы с большевиками. По просьбе полковника Жебрака я собрал общее собрание всех офицеров, живущих в Измаиле, и сказал им импровизированную речь, после чего был объявлен набор. Записалось около 200 человек, из коих полтораста действительно поступили в сформированный батальон. Жебрак принялся за дело очень энергично: через неделю батальон из двух рот пехоты, взвода конных разведчиков и взвода полевых орудий был сформирован, снабжен всем необходимым до обоза включительно и через две недели уже выступил на соединение с полковником Дроздовским, который уже выходил в свой поход, приведший его к соединению с добровольцами генерала Алексеева.