От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 191 - Страница 79

Мы ушли от него почти что очарованные и почти что верящие в близкое избавление России от большевиков.

Теперь нужно было начинать работу, но оказалось, что Покровскому требовалось спешно выехать в Одессу, а Паттон объявил, что никогда проектов не писал и подпишет все, что я напишу. Так мне и пришлось работать одному. Я просидел два дня над эскизным проектом управления морским ведомством в двух вариантах: один в составе военного министерства, а другой при самостоятельном управлении. Само собою, эти проекты были чисто эскизные, где перечислялись только пункты управления и их права и обязанности. Требовалось только разработать принципиальные условия управления, чтобы Совет министров мог понять, в чем состоит дело. К обоим проектам я написал объяснительную записку.

Когда я уже кончил работу, около 12 часов ночи, сидя в номере гостиницы, ко мне явился неизвестно где оба дня пропадавший адмирал Паттон и объявил, что приехал со специальной миссией от дам, чтобы привести меня ужинать. Весь город говорит, что я буду украинским морским министром, и ему дамы приказали доставить меня живого или мертвого в ресторан. Я спросил, интересные ли дамы, и, получив утвердительный ответ, решил поехать, так как моя голова от двухдневной непрерывной канцелярской работы после долгого безделья начала уже, что называется, пухнуть.

Приезжаем: залитый светом ресторан, красивая сервировка, масса элегантной публики, дамы в нарядных платьях, дрессированная прислуга – все пахнуло довоенным старым режимом. Меня представили дамам и мужчинам. Настроение уже было приподнятое благодаря шампанскому, лившемуся рекой, и меня приняли с радостными восклицаниями. Здесь был вновь назначенный министр внутренних дел Варанович, впоследствии расстрелянный петлюровцами, с женой и еще несколько дам и мужчин из так называемых хлеборобов, а на самом деле крупных помещиков и сахарозаводчиков. Ужин был изысканный, веселый и политый обильно шампанским. Настроение было самое оптимистическое. Все крепко надеялись на немецкие штыки и несокрушимую силу императора Вильгельма. О большевиках говорили как о кошмаре далекого прошлого, который уже не может повториться.

Я пробовал войти в общий тон, но это мне как-то не удавалось. В этом уповании на штыки недавних противников чувствовалось что-то фальшивое и ненатуральное, а столь скорое забвение кошмаров большевизма также не сулило ничего хорошего. Домой я вернулся скорее подавленным, чем довольным приятно проведенным вечером.

На другой день утром я отправился к премьеру Украйны пану Лизогубу со своей запиской. Это оказался премилый человек, типичный кадет прогрессивной направленности, со всеми свойственному этому классу людей достоинствами и недостатками. Ему бы было хорошо сидеть в своем уютном кабинете, окруженным книгами и бумагами, а не управлять вновь создающимся государством среди разбушевавшихся стихий. Он принял мою записку и сказал, что, ввиду массы неотложных дел, рассмотрение ее, вероятно, затянется, и предложил мне заняться выработкой штатов проектированных учреждений. На это я ему ответил, что здесь, в Киеве, за неимением нужных справок и материалов, этого исполнить нельзя, а потому лучше всего образовать из компетентных людей в Одессе комиссию, которой и поручить эту работу. Он сейчас же согласился и дал мне карт-бланш на составление комиссии. На том мы с ним и порешили.

Так как я уже опоздал к скорому поезду, то пришлось остаться еще на целый день в Киеве. Я употребил это время на прогулки по городу во всех направлениях. Киев, также как и Одесса, при немцах почистился и на улицах везде был относительный порядок. Мне пришлось видеть проезд германского генерала Эйхгорна в автомобиле с адъютантом. Это был уже глубокий старик, которому немецкая каска придавала весьма воинственный вид.

В одном из ресторанов меня неприятно поразила офицерская прислуга. Как-то режет глаз исполнение офицерами лакейских обязанностей, хотя, конечно, нельзя ничего возразить против приложения труда ко всякому ремеслу, включая самые черные работы. Здесь самое главное, кажется, – необходимость получения на чай, а не определение платы за работу. Вечером Паттон затащил меня в какой-то клуб, или, вернее, игорный дом. Там также все крупье были офицеры, а один из них даже с Георгиевским крестом. Разложение, видимо, началось и захватило все слои общества.

На другой день утром я уехал в Одессу. По приезде я сговорился с адмиралом Покровским, и он, как старший из находящихся в Одессе адмиралов, назначил комиссию под своим председательством, а я был его заместителем. Комиссия работала с прохладцей, и у меня было много свободного времени. Чем больше я присматривался к окружающей обстановке, тем хуже становилось мое настроение.

Никто в Украйну не верил, кроме небольшого числа щирых полуинтеллигентов, предводимых Петлюрой, но все охотно шли на службу для устройства своих личных дел. Саботаж процветал вовсю. Образовалось множество всяких ликвидационных комиссий для ликвидации оставшегося после войны имущества. Комиссии эти ничего не делали и не ликвидировали, а продавали понемногу имеющееся у них имущество и выдавали себе аккуратно жалованье. Все спешили веселиться и жить, чтобы вознаградить себя за лишения войны и кошмарные месяцы большевизма. О восстановлении родины и активной борьбе с большевизмом никто не думал, а все надеялись на немецкие штыки. Простой народ временно притих, но было видно, что он еще не вкусил в достаточной степени прелестей большевистской анархии и все симпатии его на их стороне. Кадетское правительство гетмана мало чем отличалось от Временного правительства князя Львова. Оно не проявило твердой власти и не дало народу ничего в аграрном вопросе, почему быстро утратило симпатии среди даже зажиточного крестьянства. Все эти обстоятельства сильно повлияли на мое решение отклонить предложение о поступлении на украинскую службу, я уже начинал подумывать о частной службе в пароходном предприятии. У меня еще были сбережения от прежних высоких окладов, но надолго их хватить не могло.